А пока всем набраться терпения или квартир.
Недвижимость - единственное спасение от мирового кризиса! Все остальное туфта.
В крайняк будем сдавать за еду по часам.
вы хоть понимаете что вы пишете "
Недвижимость - единственное спасение от мирового кризиса! "
вы еще напишите " недвижимость всиГГда в цене" особенно во время кризисов и революций
Надо бояться страха
Уже который раз за последние неделю-две попадаются в Рунете тексты, авторы которых с тревогой пишут о закате "эпохи нулевых" и о наступлении нового, неведомого и оттого пугающего мироустройства.
"Нулевые годы ХХI века заканчиваются раньше календарного срока, - пишет один. - Наступают новые времена, о которых пока что можно сказать только одно: они будут другими, непохожими на те сытые и серые годы, которые остаются позади".
"Даже если все пойдет наихудшим путем, - бодрится другой, — конца потребительского света не наступит".
"Хочешь не хочешь, а многое в прошлом, - вещает третья фаталистка. - Даже странно это осознавать из настоящего, в котором, по факту, вроде все по-прежнему".
Поспрошал друзей в России. Да нет, говорят, внешне, в образе жизни ничего не изменилось. Если ничего не изменилось, откуда эта тревога и предчувствие скорых перемен?
В истории часто бывало, что люди не замечали резкого слома эпох.
О настроениях русского общества в момент большевистского переворота исчерпывающе написал Василий Розанов:
"С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.
- Представление окончилось.
Публика встала.
- Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не оказалось".
На самом деле и те и другие видели и знали, но гнали от себя дурные мысли. Этот феномен хорошо известен социологам. Смутное ощущение тревоги внушает людям такой ужас перед неизвестностью, что они стараются, во-первых, во что бы ни стало не снижать планку потребления, ничего не менять в своем образе жизни, а во-вторых, заполняют лихорадочной деятельностью, зачастую бессмысленной, все свое свободное время.
не надо быть страусом и кричать -всё пройдёт мимо
Тот, кто написал, что "конца потребительского света не наступит", продолжает так: "Если наши доходы упадут вдвое, мы просто перестанем откладывать деньги впрок и, возможно, будем встречаться на другой даче. Если кто-то потеряет работу, тоже с голоду не умрет: почти у всех есть вторая квартира, либо вторая дача, либо прикупленная (но незастроенная по причине выросших цен) земля — можно пустить в оборот. Просто жизнь рантье, которую мы планировали в старости, начнется чуть раньше".
То ли ему не хватает воображения представить себе по-настоящему плохой сценарий – когда доходы упадут не вдвое, а до нуля и вести "жизнь рантье" будет не на что; то ли он занимается самогипнозом. А дама, которая считает, что кризис уже пришел, только внешне еще не проявился, попросту заклинает это неизбежное: уходи, нам без тебя так хорошо, не разрушай обретенное потребительское счастье:
"Не хочу сажать картошку, вставать на рассвете, с петухами и курицами, полоть огород и здороваться с односельчанами за околицей, ходить в онучах и думать о вечном, о какой-нибудь экологии, например. Наоборот, я хочу делать евроремонт, сидеть в Интернете, встречаться с друзьями в кафе, набивать шкаф всяким барахлом и заливать полный бак бензина в трехлитровое чудище, которое сжирает московский воздух в пробках. И нас таких много – миллиарды людей, которые хотят покупать, иметь и тратить. Работать меньше, покупать больше".
Это ведь манифест. Талантливый крик души – если, конечно, не маска. Лично я хочу как раз сажать картошку. Если при этом надо обязательно думать о вечном, согласен думать. И меня нисколько не коробит желание других "покупать, иметь и тратить".
Когда 11 сентября 2001 года на Америку напали террористы, президент призвал граждан в ближайшие выходные заняться шопингом – мол, покажем злодеям, что мы не испугались. Показали. Теперь вдруг этому shopping spree пришел конец. И террористов не понадобилось – собственные банкиры довели страну до протянутой руки. Страна залезает в несметные долги ради того, чтобы все было как всегда. Все знают, что как всегда уже не будет. Но делают вид, что не знают. При этом только 26 процентов американцев полагают, что законодатели понимали, что делали, голосуя за многомиллиардный план выхода из кризиса. 41 процент населения уверены в том, что лучшие дни Америки остались в прошлом, а 44 все-таки уповают на будущее.
Сегодня многие в Америке вспоминают Великую депрессию. Большинство знает ее лишь по книгам и фильмам. И решительно все помнят фразу Франклина Рузвельта из его первой инаугурационной речи: "Единственное, чего нам следует бояться, это сам страх — cмутный, безотчетный, неоправданный ужас, который парализует силы, необходимые нам для того, чтобы обратить отступление в атаку".
В России одно время было модно проводить параллель между Рузвельтом и Путиным. Но вот какая интересная история. Первый не скрывал масштабов кризиса, и в него поверили; американцам было очень трудно, но не страшно. Второй заверяет, что российская экономика заокеанским кризисам не подвержена, что жизнь будет по-прежнему легка и приятна, но лишь внушает своими речами неверие и страх.
Это опасное состояние общества. Выдающийся религиозный мыслитель XX века Пауль Тиллих, который посвятил чувству тревоги и страха книгу "Мужество быть" и ввел в философский оборот понятие "экзистенциальная тревога", писал о психологическом тупике, в котором оказалось немецкое общество периода Веймарской республики:
"Везде чувствовался страх или, точнее, какая-то неопределенная тревога. Была утеряна экономическая и политическая стабильность, кроме того, люди не могли найти защиты также и в культуре, или в религии. Как будто не на чем было строить: все основания оказались разрушенными. Люди все время ожидали какой-то катастрофы. Поэтому у всех появилось жадное стремление к надежности и безопасности. Свобода, которая приносит страх и тревогу, потеряла свою привлекательность; лучше крепкая надежная власть, чем свобода и страх".
Нет, не о сокращении доходов вдвое идет речь. И даже не об онучах.
Владимир Абаринов
Тот, кто написал, что "конца потребительского света не наступит", продолжает так: "Если наши доходы упадут вдвое, мы просто перестанем откладывать деньги впрок и, возможно, будем встречаться на другой даче. Если кто-то потеряет работу, тоже с голоду не умрет: почти у всех есть вторая квартира, либо вторая дача, либо прикупленная (но незастроенная по причине выросших цен) земля — можно пустить в оборот. Просто жизнь рантье, которую мы планировали в старости, начнется чуть раньше".
То ли ему не хватает воображения представить себе по-настоящему плохой сценарий – когда доходы упадут не вдвое, а до нуля и вести "жизнь рантье" будет не на что; то ли он занимается самогипнозом. А дама, которая считает, что кризис уже пришел, только внешне еще не проявился, попросту заклинает это неизбежное: уходи, нам без тебя так хорошо, не разрушай обретенное потребительское счастье:
"Не хочу сажать картошку, вставать на рассвете, с петухами и курицами, полоть огород и здороваться с односельчанами за околицей, ходить в онучах и думать о вечном, о какой-нибудь экологии, например. Наоборот, я хочу делать евроремонт, сидеть в Интернете, встречаться с друзьями в кафе, набивать шкаф всяким барахлом и заливать полный бак бензина в трехлитровое чудище, которое сжирает московский воздух в пробках. И нас таких много – миллиарды людей, которые хотят покупать, иметь и тратить. Работать меньше, покупать больше".
Это ведь манифест. Талантливый крик души – если, конечно, не маска. Лично я хочу как раз сажать картошку. Если при этом надо обязательно думать о вечном, согласен думать. И меня нисколько не коробит желание других "покупать, иметь и тратить".
Когда 11 сентября 2001 года на Америку напали террористы, президент призвал граждан в ближайшие выходные заняться шопингом – мол, покажем злодеям, что мы не испугались. Показали. Теперь вдруг этому shopping spree пришел конец. И террористов не понадобилось – собственные банкиры довели страну до протянутой руки. Страна залезает в несметные долги ради того, чтобы все было как всегда. Все знают, что как всегда уже не будет. Но делают вид, что не знают. При этом только 26 процентов американцев полагают, что законодатели понимали, что делали, голосуя за многомиллиардный план выхода из кризиса. 41 процент населения уверены в том, что лучшие дни Америки остались в прошлом, а 44 все-таки уповают на будущее.
Сегодня многие в Америке вспоминают Великую депрессию. Большинство знает ее лишь по книгам и фильмам. И решительно все помнят фразу Франклина Рузвельта из его первой инаугурационной речи: "Единственное, чего нам следует бояться, это сам страх — cмутный, безотчетный, неоправданный ужас, который парализует силы, необходимые нам для того, чтобы обратить отступление в атаку".
В России одно время было модно проводить параллель между Рузвельтом и Путиным. Но вот какая интересная история. Первый не скрывал масштабов кризиса, и в него поверили; американцам было очень трудно, но не страшно. Второй заверяет, что российская экономика заокеанским кризисам не подвержена, что жизнь будет по-прежнему легка и приятна, но лишь внушает своими речами неверие и страх.
Это опасное состояние общества. Выдающийся религиозный мыслитель XX века Пауль Тиллих, который посвятил чувству тревоги и страха книгу "Мужество быть" и ввел в философский оборот понятие "экзистенциальная тревога", писал о психологическом тупике, в котором оказалось немецкое общество периода Веймарской республики:
"Везде чувствовался страх или, точнее, какая-то неопределенная тревога. Была утеряна экономическая и политическая стабильность, кроме того, люди не могли найти защиты также и в культуре, или в религии. Как будто не на чем было строить: все основания оказались разрушенными. Люди все время ожидали какой-то катастрофы. Поэтому у всех появилось жадное стремление к надежности и безопасности. Свобода, которая приносит страх и тревогу, потеряла свою привлекательность; лучше крепкая надежная власть, чем свобода и страх".
Нет, не о сокращении доходов вдвое идет речь. И даже не об онучах.
Владимир Абаринов
Войти
Регистрация
Тема закрыта
Наверх
