Вот, что нашла.Смешной рассказ, правда, с элементами черного юмора
В начале 90-х эмигрирующие евреи – застенчиво улыбаясь - предложили нам с папой бассетхаунда Тафи. Суку. Даром. Мы посмотрели на них с горечью и негодованием: сваливают предатели, а четвероногого друга бросают! - и раскрыли бедняжке гостеприимные объятия, так как на ее щенках можно было наварить хорошие деньги.
Тафи оказалась могучей трехлетней хамкой – угрюмой, аутичной и прожорливой. Ни единой команды она не знала, а к рукоприкладству относилась философически.
Мы долго торговались, у кого из нас Тафи будет жить (у меня был ротвейлер, у отца – богемное прожигание жизни) – и, в конце концов, нашли отличный выход: поселили ее у бабушки, которой посулили обеспеченную старость.
Ранним утром (живем мы все рядом) папу разбудило бряцание медалей. Бабушка была при полном параде.
- У меня стаж – 53 года, - начала она с порога и извлекла из-под медных регалий удостоверение ветерана труда.
- … … … и здорова ли ты, мама?
Почти не путаясь в показаниях, бабушка донесла, что всю ночь провела на табуретке. Потому что накрахмаленную койку заняла собака – пока бабуля бегала до ветру. Услышав старческие причитания, Тафи потянулась и захрапела еще слаще. Забирайте, бубнила бабуля, у всех есть право на сон в горизонтальном положении.
В полдень Тафи переехала к папе.
Папа – человек нетребовательный и простой. Но гостям (и даже мне), ставя на плиту чайник, следует помнить, что носиком он должен быть повернут к окну, да. А хвататься лапами за его отполированные бока вовсе незачем – на то имеется ручка. Да и табачные крошки со стола надо не ладонью смахивать, а вон – к стене мини-пылесос приделан, на видном месте, для тупых.
И вот у человека и так изнемогающего под бременем аскезы появился лопоухий монстр с узким спектром несъедобного. Неторопливо двигая челюстями, Тафи превращала отцовскую квартиру в руины.
В ее ненасытной утробе исчезали ценные вещи – сигареты и окурки, притолки, пластиковые пакеты, ручки от антикварной мебели, содержимое мусорного ведра, содержимое всех кухонных шкафов, мыло, фотоальбомы, кожаные изделия, растительное масло вместе с бутылками, обувь и сборники стихов (меня занесло – у папы нет книг).
Когда Тафи раздувалась до размеров свернутого матраса и уже никак не могла есть, она принималась поднимать паркет и копать дыры в бетоне. Сидеть сложа руки было противно ее природе.
Как-то ушлая собака торопливо всосала палку сырокопченой колбасы в натуральной оболочке, каковую (оболочку) к нашему изумлению Тафи переварить не смогла. Наутро оболочка – целая и невредимая, но лишенная наполнителя - показалась с другой стороны Тафи. Была она какой-то нескончаемой и волочилась за бассетом по скверу.
Грубо ругаясь матом, папа щелкал садовыми ножницами под хвостом у собаки, отсекая поступающую оболочку, и – в рамках укрепления мотивации – представлял прекрасное далёко и жадно подсчитывал возможную выручку. Я беспокоилась, а вдруг он не поделится со мной своими денежками.
Вскоре основные действующие лица этой истории застряли целым УАЗиком в мокром черноземе – неподалеку от эпического города Лебедянь. Всё так же безостановочно матерясь, чистоплотный папа скинул бирюзовый костюм, надел футболку и юбку моей старшей сестры Алёны и принялся выталкивать бешено газующий микроавтобус из грязи.
Вскоре к УАЗику прильнули мы с сестрой и наша сухонькая бабуля. Победив чернозем за какой-то жалкий час, мы обнаружили, что исчезла Тафи.
- Да чтоб ей сдохнуть, - очень злобно сказал папа и снял юбку.
- Жалко животинку, пропадет здесь… всё же такие деньги, - покачала головой сердобольная бабушка, выглядящая после грязевого душа как старая негритянская шаманка.
Бассетхаунд, покрытый ровным слоем навоза, нашелся на пастбище. Тафи влачилась за теленком и басила: «Уаф-Уаф!!! Уаф-Уаф!!!», пока животное не опорожняло кишечник. Далее начинался скромный пир на одну персону, чуть позже – бассет сладострастно валялся в, так сказать, объедках и начинал крутить жалом в поисках нового поставщика.
- Твой отец ее убьет, - ужаснулась Алёна. – Я возьму Тафи себе. И 70% - мои.