Сухие, пустые слова, никак не клеящиеся друг с другом, выцветший под летним солнцем седой асфальт и почему-то плывущие деревья – плывущие в такт музыке, которой полнится непрочный рай моих томных снов и дивных перевоплощений, которые услужливо и верно предоставляет мне мое воображение.
По волнам русалочьих грез – сквозь зияющую пустоту реального сейчас – в самое сердце ослепительных иллюзий, где, вопреки законам времени и пространства, беспечно переплетаются сон с явью и нет ничего, кроме звездной ясности его глаз, убаюкивающей теплоты его голоса и стройной отзывчивости моего морского тела на прикосновения его взгляда, его рук и даже его тягучих мыслей, которые почему-то томной, навязчивой волной вплетаются в мои. Затерянный остров в русалочьем царстве, куда по какой-то роковой случайности, абсолютно противоречащей канону всем известной сказки, был заманен трепетный принц.
О, нет. Он так робок, что я не могу представить себе его на этом острове, только вижу как он сидит на своем обычном месте, выпучив глаза и невпопад улыбаясь, иногда говорит что-то грандиозное и сделав глоток воды, поправляет рукава.
Придется вернуться в этот застенчивый мир и, скажем так, сделать так, чтобы он нагрянул ко мне на чай. Я сделаю удивленное лицо и подниму на него глаза: «Как? Это вы?». Он всем своим видом скажет – а что в этом такого - и бесцеремонно ворвется в дом (да, именно ворвется). «У меня неприбрано...сейчас поставлю чай» - начну я лепетать и кто-то очень навязчивый в мозгу едко произнесет : «это называется вилять хвостом», пока я буду, поправляя прическу, проходить из коридора на кухню.
Дальше мое воображение застывает. То, как он снимает обувь и просачивается к месту моего пребывания остается для меня недоступным. Может это будет так – небрежная походка, поправляя галстук (ах, он не носит галстуки), обдумывая дальнейший план действий или задумчиво осматривая коридор – я не знаю. Но каким-то образом мы окажемся друг напротив друга и в моих руках будет отчаянно трепетать фарфоровая чашка, которой самой судьбой будет предначертано быть безжалостно разбитой, то ли от недостатка моего внимания, то ли от пронзающего слух накала воздушного пространства между завороженными друг другом нами; за это время я успею удивиться блеску его глаз и умудрюсь беспечно поинтересоваться тем, отчего они так блетсят: от того ли, что он их выпучивает или наоброт, оттого что блестят они так сами выпучиваются, он улыбнется и ничего не скажет, а я, предвкушая горячую мягкость прикоснования его чуть припухлых губ – тут самое время раздаться громкому звону отчаянно бьющейся чашки – и он неловко схватит меня руками за бока – десять тонких ниточек, от которых по телу пронесется стремительный ток – и я потеряю связь с реальностью и рассудком - лишь только яркой небрежной картинкой застынет в мозгу: самовлюбленный хищный рыцарь яростно вкушает прелестную русалку прямо на кухонном столе, на глазах только что разбившейся чашки, которую бережно и нежно когда-то дарила мать.
По волнам русалочьих грез – сквозь зияющую пустоту реального сейчас – в самое сердце ослепительных иллюзий, где, вопреки законам времени и пространства, беспечно переплетаются сон с явью и нет ничего, кроме звездной ясности его глаз, убаюкивающей теплоты его голоса и стройной отзывчивости моего морского тела на прикосновения его взгляда, его рук и даже его тягучих мыслей, которые почему-то томной, навязчивой волной вплетаются в мои. Затерянный остров в русалочьем царстве, куда по какой-то роковой случайности, абсолютно противоречащей канону всем известной сказки, был заманен трепетный принц.
О, нет. Он так робок, что я не могу представить себе его на этом острове, только вижу как он сидит на своем обычном месте, выпучив глаза и невпопад улыбаясь, иногда говорит что-то грандиозное и сделав глоток воды, поправляет рукава.
Придется вернуться в этот застенчивый мир и, скажем так, сделать так, чтобы он нагрянул ко мне на чай. Я сделаю удивленное лицо и подниму на него глаза: «Как? Это вы?». Он всем своим видом скажет – а что в этом такого - и бесцеремонно ворвется в дом (да, именно ворвется). «У меня неприбрано...сейчас поставлю чай» - начну я лепетать и кто-то очень навязчивый в мозгу едко произнесет : «это называется вилять хвостом», пока я буду, поправляя прическу, проходить из коридора на кухню.
Дальше мое воображение застывает. То, как он снимает обувь и просачивается к месту моего пребывания остается для меня недоступным. Может это будет так – небрежная походка, поправляя галстук (ах, он не носит галстуки), обдумывая дальнейший план действий или задумчиво осматривая коридор – я не знаю. Но каким-то образом мы окажемся друг напротив друга и в моих руках будет отчаянно трепетать фарфоровая чашка, которой самой судьбой будет предначертано быть безжалостно разбитой, то ли от недостатка моего внимания, то ли от пронзающего слух накала воздушного пространства между завороженными друг другом нами; за это время я успею удивиться блеску его глаз и умудрюсь беспечно поинтересоваться тем, отчего они так блетсят: от того ли, что он их выпучивает или наоброт, оттого что блестят они так сами выпучиваются, он улыбнется и ничего не скажет, а я, предвкушая горячую мягкость прикоснования его чуть припухлых губ – тут самое время раздаться громкому звону отчаянно бьющейся чашки – и он неловко схватит меня руками за бока – десять тонких ниточек, от которых по телу пронесется стремительный ток – и я потеряю связь с реальностью и рассудком - лишь только яркой небрежной картинкой застынет в мозгу: самовлюбленный хищный рыцарь яростно вкушает прелестную русалку прямо на кухонном столе, на глазах только что разбившейся чашки, которую бережно и нежно когда-то дарила мать.
кстати, а почему такой акцент на выпученные глаза?))
в целом зачётно))...заводит)