А что дальше? Не задумывались?

Слово предоставляется только обвинению. В том же метро видимо-невидимо плакатиков в жанре “Аборт — это когда
мама убивает своего ребенка”. Да, это действительно так. Что тут возразишь? Душераздирающая картинка — расколотая на куски детская головка, притом ребеночек не новорожденный, а годовалый: с кудряшками, с ясными глазками. Что, пробирает? Так ей и надо, безнравственной гадине!Смягчающие обстоятельства к рассмотрению приняты не будут, виновна.
Каждая вторая? Каждая ноль целых и девять десятая? Вот эта “ноль целых и девять десятая” едет с работы и взглядом обходит, огибает страшный плакатик: он ведь ей ничем не поможет, он ей — потенциальной или уже состоявшейся убийце — нисколько не сочувствует, он обращается только к ее страхам и чувству вины. Неужели матери, бабушки, сестры непогрешимых господ, это сочинивших и расклеивших, избежали участи подавляющего большинства советских женщин? Поверить, зная соответствующую статистику — тоже лживую и неполную, — невозможно. И праведный гнев обвиняющих нечист, ибо замешен на умолчании, самовольно присвоенном праве не иметь с “этой бабской гадостью” ничего общего. Хорошо быть правым. Плохо — виноватой. Легко жалеть невинных, особенно чужих нерожденных детей. Живых людей женского пола — потруднее. Особенно когда их полный вагон.

“Люди в белом” — это отдельная тема. В недавние времена, рассказывали, была такая практика: чтобы получить направление на аборт, обязательно надо было прослушать в консультации лекцию о его вреде. Милая усталая докторша, конечно, эту бессмысленную лекцию читать не жаждала, но таковы порядки. Начинала уютно, по-домашнему: “Что говорить, девочки,
никому мы без детей не нужны. А детей после всего, что вы вытворяете, может и не быть...” Потом — жуткие описания всех возможных осложнений. В конце: “Ну ладно, девчонки. Бегите, скоблитесь. Антибиотики попейте на всякий случай”. Это, как вы понимаете, еще цветочки. Далеко не самое страшное, что можно увидеть и услышать в женской консультации и
уж тем более в роддоме. Фабрика — она и есть фабрика: на одном конвейере убивают, на другом — наоборот...
“Подавленные женщины, сидящие на стульях перед входом в операционную, крики сиюсекундной жертвы и выведение ее под
белы рученьки, со всеми мизансценическими подробностями... Она падает, сестры прислоняют ее к стенке и стыдят: “Вы, жен
щина, думаете, что вы у нас одна такая? Вон, целая очередь ждет! Давайте быстрее в палату, и пеленку толком подложите, кровь-то льется, а убирать некому! Вы же к нам нянечкой работать не пойдете?” Производственная бытовуха; ожидающие женщины, деловито поглядывающие на часики, что они еще сегодня успеют по хозяйству кроме аборта; устало-злобные сестры; надсадный крик из-за закрытой двери... По лицам видно, что все идет как надо, взрослые люди привычно занимаются взрослым делом, и только я, инфантильная дура, ощущаю происходящее в трагическом жанре”*.
Кровь4то льется, а убирать некому. Никому мы не нужны. Вон целая очередь ждет. Еще один, а кому, зачем? Почему не позаботилась? Не сознающая себя жестокость. Привычное бесчувствие. Так обходятся с нами, причем с самого начала жизни, и не только нашей собственной. “Нас тут не стояло”? Сами к себе относимся, естественно, так
же — безжалостно и глухо. Страдание настолько немо, так давно признано само собой разумеющимся, что и за страдание не считается — а кому вообще хорошо? “Этот мир организован так, что проще убить, чем вырастить. Я ненавижу этот мир, но сегодня он сильней меня даже внутри меня...”*
Что вы орете, женщина? Следующая!

Знаете, какое самое главное условие любой хирургической операции?  Асептика!  То бишь, чтоб на инструментарии и в операционной микробов не было.  Аборт, это почти обычная хирургическая операция.  Всей необычности там – что малюсенького человечка убивают, а во всем остальном рутинная хирургия.  Так вот главное правило рутинной хирургии при криминальных абортах частенько не соблюдается.  Трудно поддерживать стерильность в нестерильных условиях.

Труп этой семнадцатилетней девушки по цвету напоминал кофе с молоком.  Вот чудо – едва привезли, как сразу разлагаться начала, воняет как от пятидневной.  Похоже, что милочка бактериями нашпигована.  По вскрытию оказалось точно так – сепсис, или заражение крови по народному.  Откуда это заражение началось долго искать не надо – вместо матки зловонный мешок с гноем.  Да мы не из брезгливых, сейчас и это распотрошим.  Ой, что видно – аборт недельной давности.  Сроки беременности совсем небольшие, наверно всего около полутора месяцев.  Как же тебя так угораздило, дорогая?

А угораздило просто – залетела от одноклассника.  Люда была вообще-то девочка боевая, в десятом классе от взглядов мальчиков не терялась.  Игорек с ней просидел за одной партой целых четыре года.  Советские правила были строгие – за партой мальчик-девочка, без специального указания классного руководителя место сменить не моги.  Да Игорьку и не очень хотелось его менять.  Люда училась хорошо, списать всегда можно, но это не главное.  Как-то года два назад шутки ради Игорь ей на бедро руку положил.  Да не хотел он ее лапать – на спор перед пацанами рисовался.  Из этой затеи ничего хорошего не вышло – Людка прилюдно лупила его по голове учебником географии, а потом месяц списывать не давала.  Но это два года назад.  Недавно Игорек опять ей руку положил туда же и уже без всякой рисовки – очень захотелось за Людкину ляжку подержаться.  Была алгебра, скука и тишина.  Вот он и рискнул.  Парта у них последняя, угловая, никто не видит.  Он чувствовал, что на этот раз Людка скандала не поднимет, но ожидал, что его руку тот час же со своего бедра сбросит.  А она вздрогнула от первого слабого прикосновения, а потом сделала вид, что ничего не происходит.  Не сбросила руку!

Игорь сам испугался такого поворота событий и руку убрал.  Люда вела себя с ним, как ничего не произошло.  А Игорь спать не мог, так ему этот момент вспоминался.  На следующий день он уже Людкину ляжку хорошо погладил, но пока только сверху.  А еще через день осмелел и запустил руку между ног.  И опять никакой реакции!  Лишь на последнем уроке Люда ему тихо сказала, что у нее дома сегодня никого, предки раньше восьми не вернуться.  И было это всего два месяца назад...

То что залетела, Люда поняла быстро – задержка и головокружение с подташниванием, точно как было недавно у старшей сестры.  Конечно папе и маме она ничего не сказала, но и в женскую консультацию идти побоялась.  Сказала подруге.  Подруга какой-то старушке со своего подъезда.  Старушка и дала наводку сходить к стоматологу.  Нет, без шуток к стоматологу.  Тётенька стоматолог абортами подрабатывала.  Вот этого я понять никак не могу – да ведь при их специфике на одном зубном протезировании можно было делать состояния.  В дремучее советское время они поголовно сидели на золоте, потом на метал-керамике.  Это же месячная зарплата гинеколога в один день!  Зачем ей криминальные аборты?  Скорее всего какие-то скрытые психологические драйвы побуждали садистку-дантистку лазить женщинам туда, где зубы только в анекдотах.  А делала она это просто – в том же кресле у бормашины.  Ну со стерильностью в советской стоматологии не шибко было – посверлят, поковыряются, и бух инструмент в дезраствор.  В стоматологии инструментик маленький, и такой метод асептики худо-бедно работал.  Гинекологический инструмент большой.  Его кипятить надо, потом на специальном стерильном столе в асептических условиях операционной держать.  Нашему стоматологу такое слишком сложным казалось – инструмент она даже толком не мыла, так ополаскивала тем же дезраствором в обычном пластмассовом тазу.

«На дело» оставалась наша зубница после работы, были у нее ключи от поликлиники и кабинет без окон.  Темной ноченькой приходили к ней девочки со стольниками в руках, за эти вот стольники и избавляла их докторша от нежелательных беременностей.  А что, удобно!  Дел то – одну ногу в плевательницу, другую на табуретку, лампу от бормашины в самый низ, чтоб между ног светила, и давай работай, вроде как над коренным зубом.  Там тоже место узкое.  Так, да не так.  Занесла она в матку инфекцию.  Аборт, он же слизистую, считай, напрочь удаляет, оставляя полость матки одной зияющей раной.  Жди, пока новый эндометрий отрастет.  Поэтому любой попавший туда микроб идет прямо в кровь.  Справедливости ради должен вам заметить, что микроб в крови еще не конец света.  Уж коли затронули стоматологию, то скажу, что бактериемия (наличие микробов в крови) стопроцентно выявляется после обычной экстракции зуба.  Дернули зуб, и тут же взяли кровь – если микробиолог не бездельник, то обязательно чего-нибудь выделит.  При аборте дело обстоит иначе – в матке формируется громадный фибриновый слой свернувшейся крови, хорошая питательная среда для любых бактерий.  Поднеси к этому пучку соломы спичку, в виде зараженного инструмента, и сразу полыхнет так, что мало не покажется.  Вот и полыхнуло – спалило бактериальным пламенем весь организм молодицы-десятиклассницы за неделю.  Думается, что слабым утешением для её родителей и незадачливого «спаринг-партнера» был тот факт, что стомато-гинеколога посадили