Войти
Регистрация
0
Описание: "Mutter, wozu hast Du Deinen aufgezogen?.. Мать, для чего ты сына растила?.."
Одно из лучших антимилитаристских произведений Эйслера. Стихотворение написано Куртом Тухольским (1890-1935) в 1926 году, а музыка в 1957-59 гг. Впервые исполнено на праздновании 70-летия Тухольского.
Музыка: Ганс Эйслер (Hanns Eisler) Слова: Курт Тухольский (Kurt Tucholsky) 1926г. Исполняет: Эрнст Буш (Ernst Busch) Исполнение 1964г.
Download mp3 file:
http://www.sovmusic....hp?fname=s10165
Постоянное общение Буша со своим другом и соседом Эйслером, несомненно, способствовало возрождению интереса композитора к творчеству замечательного публициста и поэта Курта Тухольского. На сатирические стихи Тухольского еще в 20-х годах Эйслер написал несколько песен, украсивших репертуар Эрнста Буша ("Редисочка", "Анна-Луиза", "Баллада о буржуазной благотворительности"). Новые времена властно требовали применения острого оружия политической сатиры, направленного против пережитков реакционнейшей бюргерской психологии, против возрождения реваншистских настроений у некоторой части западных немцев. Буш, как всегда, был начеку. В поэтическом наследии Тухольского он отобрал несколько десятков стихотворений - остроумных и злых, содержание которых нисколько не потеряло своей злободневности и сегодня, в условиях буржуазного быта послевоенной Европы.
Der Graben Траншеи - немецкий
Музыка: Ганс Эйслер (Hanns Eisler) Слова: Курт Тухольский (Kurt Tucholsky)
Mutter, wozu hast du deinen aufgezogen?
Hast dich zwanzig Jahr mit ihm gequält?
Wozu ist er dir in deinen Arm geflogen,
und du hast ihm leise was erzählt?
Bis sie ihn dir weggenommen haben.
Für den Graben, Mutter, für den Graben.
Junge, kannst du noch an Vater denken?
Vater nahm dich oft auf seinen Arm.
Und er wollt dir einen Groschen schenken,
und er spielte mit dir Räuber und Gendarm.
Bis sie ihn dir weggenommen haben.
Für den Graben, Junge, für den Graben.
Drüben die französischen Genossen
lagen dicht bei Englands Arbeitsmann.
Alle haben sie ihr Blut vergossen,
und zerschossen ruht heut Mann bei Mann.
Alte Leute, Männer, mancher Knabe
in dem einen großen Massengrabe.
Seid nicht stolz auf Orden und Geklunker!
Seid nicht stolz auf Narben und die Zeit!
In die Gräben schickten euch die Junker,
Staatswahn und der Fabrikantenneid.
Ihr wart gut genug zum Fraß für Raben,
für das Grab, Kamraden, für den Graben.
Werft die Fahnen fort! Die Militärkapellen
spielen auf zu Euerm Todestanz.
Seid ihr hin; ein Kranz von Immortellen –
das ist dann der Dank des Vaterlands.
Denkt an Todesröcheln und Gestöhne
Drüben stehen Väter, Mütter, Söhne,
schuften schwer, wie ihr, ums bißchen Leben.
Wollt ihr denen nicht die Hände geben?
Reicht die Bruderhand als schönste aller Gaben
übern Graben, Leute, übern Graben - !
(Theobald Tiger (d.i. Kurt Tucholsky) in
"Das Andere Deutschland" am 20.11.1926
Перевод:
Мать, для чего ты своего растила?
Мучилась с ним двадцать лет?
Для чего он на твоих руках летал,
и ты тихо что-то ему рассказывала?
Пока они его у тебя не отобрали.
Для траншей, мать, для траншей.
Мальчик, можешь ты еще своего отца представить?
Отец часто брал тебя на свои руки.
И он дарил тебе мелкие монеты,
И он играл с тобой в разбойника и жандарма.
Пока они его у тебя не отобрали.
Для траншей, мальчик, для траншей.
А на той стороне французские товарищи
лежат вплотную с английскими рабочими.
Все они свою кровь проливали,
и, застреленные, покоятся сегодня друг около друга.
Старики, мужчины, многие мальчики
в одной огромной массовой могиле.
Не гордитесь орденами и побрякушками!
Не гордитесь шрамами и этим временем!
В могилы посылают вас юнкеры (помещики),
государственные деятели и фабриканты.
Вы достаточно хороши для пищи (жратвы) для воронов,
для могилы, товарищи, для траншей.
Бросайте знамёна прочь! Военные оркестры
играют ваш танец смерти (пляска смерти).
Отправляют вас туда; венок из бессмертника -
это потом вся благодарность Отечеств.
Подумайте о смертных хрипах и стонах,
с другой стороны - отцы, матери, сыновья,
тяжело работающие, как вы, в их жалкой жизни.
Хотите вы без рук остаться?
Протяните братскую руку как самый прекрасный дар
через траншеи, люди, через траншеи!
(Впервые опубликовано: Теобальд Тигр (псевдоним Курта Тухольского)
в журнале "Другая Германия" от 20.11.1926)
Стихотворный перевод, который приведен в книге "Эрнст Буш и его время", Г.Шнеерсон, М., 1971:
Траншеи
Для кого ты сына, мать, растила,
меру потеряв слезам?
У груди своей его носила,
сказки говорила по ночам?
Вот его с веревкою на шее
повели в холодные траншеи.
Своего отца ты помнишь, крошка?
Он тебя за руку часто брал,
в лес водил знакомою дорожкой,
там с тобой в "разбойников" играл.
Вот его с веревкою на шее
повели в холодные траншеи.
Вам ли хвалиться орденами,
с гордостью считать свои рубцы?
Вы сидите здесь в холодной яме,
там жиреют юнкера, купцы.
Воронье кричит, над вами рея,
над сырой солдатскою траншеей.
Отпоют вас в старенькой капелле
и земле поспешно предадут.
Небольшой венок из иммортелей -
Вот награда вам за бранный труд.
Против вас такие ж люди встали,
как и вы. Они давно устали,
как и вы. Они хлебнули муки.
Протяните ж им по-братски руки,
протяните руки им скорее
через все границы и траншеи!
(Перевод И.Миримского)
Берлин, 1932 г. Арест во время коммунистической демонстрации.
Подростки на фото+10 лет = "шли веселые парни по нашей стране..."
http://militera.lib....eg07/index.html
или
http://www.flibusta.net/b/100988/read
И. Эренбург "Люди, годы, жизнь" Книга III
Поздней осенью 1921 года после сытого и спокойного Брюсселя я увидел Берлин. Немцы жили, как на вокзале, никто не знал, что приключится завтра.
<..>
Все это не мешало выдавать катастрофу за естественную, хорошо налаженную жизнь. Протезы инвалидов не стучали, а пустые рукава были заколоты булавками. Люди с лицами, обожженными огнеметами, носили большие черные очки. Проходя по улицам столицы, проигранная война не забывала о камуфляже.
Газеты сообщали, что из ста новорожденных, поступающих в воспитательные лома, тридцать умирают в первые дни. (Те, что выжили, стали призывом 1941 года, пушечным мясом Гитлера...)
<..>
Западный Берлин и тогда был «западным»: это связано не только с ветрами истории, но и с обыкновенными ветрами: в Берлине, в Лондоне, в Париже западные районы облюбованы богатыми людьми — обычно ветры дуют с океана и заводы размещаются на восточных окраинах.
В западном Берлине надеялись на Запад и в то же время его ненавидели: мечты о защите против коммунистов смешивались с мечтами о реванше. В витринах магазинов можно было увидеть надписи: «Здесь не продают французских товаров»; это редко соответствовало действительности, и жене шибера не приходилось ломать себе голову над вопросом, где купить духи Герлена: патриотизм отступал перед жаждой наживы. Однако московскому Камерному театру, когда он приехал в Берлин на гастроли, пришлось переименовать французскую оперетку «Жирофле-Жирофля» в «Близнецов», а «Адриенну Лекуврер» — в «Морица Саксонского».
В восточном и северном Берлине можно было порой услышать «Интернационал». Там не торговали долларами и не оплакивали кайзера. Там люди жили впроголодь, работали и ждали, когда же разразится революция. Ждали терпеливо, может быть слишком терпеливо... Я видел несколько демонстраций. Шли ряды хмурых людей, подымали кулаки. Но демонстрация заканчивалась ровно в два часа — время обедать... Помню разговор с одним рабочим. Он мне доказывал, что число членов в его профсоюзе возрастает, значит, пролетариат победит. Страсть к организации — почтенная страсть; однако в Германии она мне казалась чрезмерной. (В 1940 году я увидел Берлин без автомобилей — берлинские машины носились по дорогам Европы: третий рейх завоевывал мир. Но прохожие, увидев красный свет, цепенели, никто не осмеливался перейти пустую улицу.) Мой собеседник в 1922 году жил начальной арифметикой. А на дворе была эпоха Ленина и Эйнштейна...
<..>
Весь мир тогда глядел на Берлин. Одни боялись, другие надеялись: в этом городе решалась судьба Европы предстоящих десятилетий. <..> Два года я прожил в этом городе в тревоге и в надежде: мне казалось, что я на фронте и что короткий час, когда замолкают орудия, затянулся. Но часто я спрашивал себя: чего я жду? Мне хотелось верить, и не верилось...
Маяковский, приехав впервые в Берлин осенью 1922 года, объяснялся в любви:
Сегодня
хожу
по твоей земле, Германия,
и моя любовь к тебе
расцветает все романнее и романнее.
«Романнее» звучит для нас странно; видимо, оно произведено от «романа» не в литературном, а в разговорном значении этого слова. Иногда поэт видит то, чего не видят критики, и тогда поэта обвиняют в ошибках. Иногда поэт ошибается вместе с другими, и критики, как добрые экзаменаторы, одобрительно кивают головами. Говоря о Германии, Маяковский повторил то, что думали в 1922 году миллионы людей. Правда, позади были разгром Советской республики в Баварии, убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург; но впереди маячили огни Гамбургского восстания. Для современников ничего еще не было решено, и осенью 1922 года я вместе с другими ждал революцию.
<..>
Маяковский писал, что «сквозь Вильгельмов пролет Бранденбургских ворот» пройдут берлинские рабочие, выигравшие битву. История решила иначе: одиннадцать лет спустя сквозь эти ворота прошли бесновавшиеся гитлеровцы, а в мае 1945 года советские солдаты...)
