Окончание заметок 1884 года Сорокина, касающихся наших краев
Первый день нашего пути из Верного (10-го июля) приходилось ехать все время по местности, носящей степной характер; даже ковыль целыми островами раскидывался в далеком море всевозможных злаков. Степь эта уходила вдаль налево; направо подымался Алатау с еловыми лесами на крутизнах и сверкали две белые вершины Талгарской горы и Алматинского острого пика; на других — тоже виднелся снег, но пятнами, не составляя сплошного поля. От этого кряжа (главного) спускаются зелеными волнами небольшие террасы с мягкими очертаниями; верхушки их закруглены и имеют вид куполов.
Профессор Мушкетов, на основании своих исследований, пришел к тому заключению, что породы, слагающие Тянь-Шань, весьма разнообразны, как по своему строению, так и по времени образования; следовательно вся горная местность образовалась не одновременно, а в несколько последовательных, сменявших друг друга периодов, в продолжение нескольких геологических эпох.
Все это прекрасно может видеть путешественник, проходящий вдоль или поперек хребта. Даже издали есть возможность отличать кряжи различных образований, если только внимательно присмотреться к ним.
Соображая все это и припоминая, что мне приходилось наблюдать в окрестностях Верного, я подвигался к первому ночлегу, назначенному в поселении таранчинцев Алексеевке. Несколько тысяч этого трудолюбивого народа ушло после сдачи Кульджи и под руководством выдающегося, по своему природному уму, Бушери-бека, расположилось на берегу реки Талгарки.
Трудно поверить, что все, что мне пришлось увидеть, возникло в один год, так как строиться они начали только с лета 1883 года. Длинная улица, протянувшаяся на несколько верст, и переулки застроились уже глиняными домиками, воздвигается мечеть, медресе, у каждого дома имеется сад, полный всякого рода цветов и овощей; на базаре, всегда многолюдном, идет деятельная торговля, в углу его развевается оригинальное знамя над дунганским трактиром; существует даже баня и при ней китайская кухня. На главной улице высоко в воздухе стоит широкая беседка, выстроенная в китайском вкусе, предназначенная, как мне объясняли, для «музыки» (!).
У каждого двора стоят колья тальника, покрытые молодыми ветками со свежими листочками, а кое-где грациозно подымаются стройные пирамидальные тополя. Я не говорю уже о карагачах, этих деревьях Средней Азии, они попадаются на каждом шагу. Можно себе представить, какой вид примет селение, когда через пять, шесть лет названные деревья разрастутся. Прибавим к этому, что место, выбранное таранчинцами, отличается крайне здоровым (пока) климатом, нынешнею зимою здесь не было ни одного случая дифтерита, свирепствовавшего во всех ближайших местечках и даже в Верном.
Когда я въехал на двор прямо к Бушери, на крыльце полу европейского домика стоял красивый молодец средних лет, в бархатном халате, босой и с ребенком на руках. Это и был сам влиятельный таранчинец.
Он гостеприимно принял меня, угостил превосходным пивом, чаем и супом. Позже немного потребовал певцов, и пришлось послушать не особенно красивую музыку, так как аккомпанемент состоял из двух инструментов: ситер — нечто в роде гитары с тремя струнами (шелковыми) и верхней и нижней декой, сделанной из рыбьей кожи, и дутер — с деревянной декой и двумя струнами.
Я рад был, по правде сказать, когда музыканты убрались, и явилась возможность побеседовать с умным таранчинцем.
По словам Бушери, многие из его предков были царями, но являлись другие претенденты, в одну прекрасную ночь «резали немножко» всех и делались сами владетелями народа. В силу этого ненависть к китайцам у таранчинцев превосходит всякое вероятие.
— Пусть мой царь скажет, — говорил Бушери: — чтобы я через два дня представил ему войско против поганых китайцев — сейчас соберу 25.000 и впереди сам пойду резать немножко.
Рассказчик видимо волновался и горячился, вспоминая покинутую Кульджу. Он был на коронации в Москве и с большим благоговением передавал все подробности милостивого разговора с ним государя императора.
— Я здесь хочу школы завести, — говорил Бушери: — чтобы народ умнее был. Наши жены дуры, но потому, что мы их дурами держим; когда учиться будут — умнее станут.
И все это говорилось не с чужого голоса, а в силу убеждения.
Долго беседовали мы, и уже далеко за полночь меня проводили в комнату, украшенную китайскими картинами.
На другой день Бушери меня повел показывать все, что он строит, и обратил. внимание мое на интересное нововведение на базаре, а именно: продается мясо отдельно без костей.
— Я хочу мясо купить; а мне кости продают; это нехорошо. Хочешь кости брать — бери отдельно, а обманывать народ нехорошо, — толковал мне замечательный человек.
Пока мы ходили и смотрели, сзади послышался трубный звук. Оглядываемся, а это — дувана (юродивый) трубит и коверкается прося денег на хлеб.
В другом месте собрался народ. По средине круга слушателей стоит старик и с пеной у рта выкрикивает что-то скороговоркой. Все слушают. Оказывается, что это проповедник учит, как надо жить, и собирает за свое учение мелкую монету.
Затем Бушери повел меня познакомить со своими женами. На отдельном дворе выстроен особый домик. Через среднюю дверь мы вошли в большую комнату, устланную коврами. Прямо стена загромождена сундуками всевозможных величин, окованных и не окованных; на них лежат шелковые подушки — большие и маленькие; стена направо вся скрывается под множеством стенных часов, из которых ни одни не шли, маятники неподвижно висели; налево развешано оружие, халаты и шапки. Свет падает из окон, расположенных высоко над дверью, так что бедные затворщицы никого увидеть не могут.
Расположившись на ковре, Бушери позвал жен. Вошли две маленькие, хорошенькие женщины; одна 18 лет, по имени Гюль-Шарахан, держала на руках любимого сына Батрахана, которого я заметил вчера на руках у отца, другая — 16 лет, со странным именем Магимунеханым. Первая казалась уже поблекшею, вторая — в полном расцвете красоты; первая одета была в высокую шапку и желтое шелковое платье, вторая — в такой же шапке, но вся в розовом.
Надо заметить, что на последней Бушери женился уже четыре года тому назад, т. е. когда ей было 12 лет.
Мы обменялись любезностями; розовая жена скоро скрылась, побуждаемая выразительным взглядом «передового» таранчинца, а осталась Гюль-Шарахан.
Любимый ребенок, не замедливший перебраться на руки к отцу, имел правую сторону головы низко выстриженную, тогда как левая покрывалась густыми черными и длинными волосами.
Когда я спросил о причине такого обычая, то Бушери ответил, что в таком виде голова ребенка остается до четырехлетнего возраста, а затем волосы остригают и весят; сколько золотников окажется в них, столько золота (по цене) должно быть роздано бедным, которые будут молиться за здоровье маленького таранчинца.
Затем мы отправились опять в мужской дом, где подали дунганское кушанье «ланго». Оно готовится из рису, мяса, каких-то кореньев и всякой всячины и, что удивительно, подается в низеньком широком сосуде, посреди которого стоит труба с угольями, как в самоваре; сам сосуд разделяется перегородками на отделения, где и варятся отдельно, но в одно время, мясо, рис и пр.
Допустивши, что подобные сосуды, известные на востоке с глубокой древности, заимствованы русскими от азиатских народов, окажется, что, по всей вероятности, и самовар не есть наше изобретение. А мы-то гордимся!
Бушери подарил мне свою фотографическую карточку, снятую в Москве, и пожелал счастливого пути.
Взгляд очевидца может нравиться, может - нет, но он имеет право на свое субъективное существование