Полозкова

Нравится она мне очень. Вот два самых любимых..

давай будет так: нас просто разъединят,
вот как при междугородних переговорах -
и я перестану знать, что ты шепчешь над
ее правым ухом, гладя пушистый ворох
волос ее; слушать радостных чертенят
твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох
вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах
запутался; вот сигнал sms, вот снят
блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,
щелчок зажигалки, выдох - и все, гудки.

и я постою в кабине, пока в виске
не стихнет пальба с разгромленных эскадрилий.
счастливая, словно старый полковник фрилей,
который и умер - с трубкой в одной руке.

давай будет так: как будто прошло пять лет,
и мы обратились в чистеньких и дебелых
и стали не столь раскатисты в децибелах,
но стоим уже по тысяче за билет;
работаем, как нормальные пацаны,
стрижем как с куста, башке не даем простою -
и я уже в общем знаю, чего я стою,
плевать, что никто не даст мне такой цены.
встречаемся, опрокидываем по три
чилийского молодого полусухого
и ты говоришь - горжусь тобой, полозкова!
и - нет, ничего не дергается внутри.

- в тот август еще мы пили у парапета,
и ты в моей куртке - шутим, поем, дымим:
(ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то
героем моих истерик и пантомим);
когда-нибудь мы действительно вспомним это -
и не поверится самим.

давай чтоб вернули мне озорство и прыть,
забрали бы всю сутулость и мягкотелость
и чтобы меня совсем перестало крыть
и больше писать стихов тебе не хотелось;

чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
как крашеная певичка из ресторана.

как славно, что сидишь сейчас у экрана
и думаешь,
что читаешь
не про себя.
--------------------------------------------------------------
а факт безжалостен и жуток, как наведенный арбалет:
приплыли, через трое суток мне стукнет ровно двадцать лет.

и это нихреновый возраст-такой, что господи прости.
вы извините за нервозность-но я в истерике почти.
сейчас пойдут плясать вприсядку и петь, бокалами звеня:
но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня.

не торкает. как вот с любовью: в секунду-он, никто другой.
так чтоб нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой,
чтоб сразу все острее, резче под взглядом его горьких глаз,
ведь не учили жеберечься, и никогда не береглась;
все только медленно вникают-стой, деточка, а ты о ком?
а ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком;
чтобы в мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой;
что толку трогать ножкой омут, когда ныряешь с головой?

нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед;
читаешь две страницы книги- и сразу видишь: не попрет;
сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот;
берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь:нет, не тот.
в пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай;
и я устала. так устала, что хоть ложись да помирай.

не прет от самого процесса, все тычут пальцами и ржут:
была вполне себе принцесса, а стала королевский шут.
все будто обделили смыслом, размыли, развели водой.
глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.

а надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример-
такой стремительной, бегущей, не признающей полумер.
пока меня не раззвездело, не выбило, не занесло-
найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло,
ему всецело отдаваться-авось бабла поднимешь, но-
навряд ли много. черт, мне двадцать. и это больше не смешно.

не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперед на всех парах;
но мне так трудно делать выбор: в загривке угнездился страх
и свесил ножки лилипутьи. дурное, злое дежавю:
я задержалась на распутье настолько, что на нем живу.

живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда;
тяжелым боком, по-тюленьи ворочаю туда-сюда
и мню, что обернусь легендой из пепла, сора, барахла,
как феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла.
прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом;
а может, на своем распутье залягу и покроюсь мхом
и стану камнем(не громадой, как часто любим думать мы)-
простым примером, как не надо, которых тьмы и тьмы и тьмы.

прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив-
я не умею строить планы с учетом дальних перспектив
и думать, сколько бог отмерил до чартера в свой пэрадайз.
я слушаю старушку шерил- ее tomorrow never dies.

жизнь- это творческий задачник: условья пишутся тобой.
подумаешь, что неудачник- и тут же проиграешь бой,
сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоем;
я, в общем-то, не верю в фатум-его мы сами создаем;
как мыслишь-помните декарта?- так и живешь; твой атлас-чист;
судьба есть контурная карта-ты сам себе геодезист.

все, что мы делаем-попытка хоть как-нибудь не умереть;
так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть
каких-нибудь республик нищих, а кто-то-бесится и пьет,
а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь сует;
а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром
рисует вечные картины, что дышат изнутри добром;
а кто-то счастлив как ребенок, когда увидит, просушив,
тот самый кадр из кипы пленок-как доказательство, что жив;
а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад,
а многие твердят о мире, когда им нечего сказать;
так кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать;
так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь,
кладу их с нежностью прокруста в свою строку, как кирпичи,
как-будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи;
как-будто я их пришарашу, когда начнется страшный суд;
как-будто они лягут в чашу, и перетянут, и спасут.

от жути перед этой бездной, от этой истовой любви,
от этой боли-пой, любезный, беспомощные связки рви;
тяни, как шерсть, в чернильном мраке из сердца строки-ох, длинны!;
стихом отплевывайся в драке как смесью крови и слюны;
ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всего-
восстань, пророк, и виждь, и внемли, испонись волею его
и, обходя моря и земли, сей всюду свет и торжество.

ты не умрешь: в заветной лире душа от тленья убежит.
черкнет статейку в "новом мире" какой-нибудь седой мужик,
переиздастся старый сборник, устроят чтенья цдл-
и, стоя где-то в кущах горних, ты будешь думать, что-задел;
что достучался, разглядели, прочувствовали волшебство;
и , может быть, на самом деле все это стоило того.

дай бог труду, что нами, когда-нибудь найти своих,
пусть все стихи хоть что-то значат лишь для того, кто создал их.
пусть это мы невроз лелеем, невроз всех тех, кто одинок;
пусть пахнет супом, пылью, клеем наш гордый лавровый венок.
пусть да, мы дураки и дуры, и по делом нам, дуракам.

но просто без клавиатуры безумно холодно рукам