Войти
Регистрация
0
вот, читаю поэзию молодых авторов (сегодня это -Алексей Афонин, 1990г.р.). очень уважаю в этом смысле журнал Рец. много писать не хочу.. просто ностальгия по юности, чистоте, искренности. стихи- ведь они не должны быть выстраданными. стихи - это не смерть и не любовь. стихи - это...
Сегодня также день рождения замечательного человека, Кахуны. я рада поздравить её.
Алексей Афонин
* * *
..балкончики, заколоченные
лоджии, а надо всем этим плывут облака
старые качели во дворе
это мир, где остановилось время
оно крутилось
на остове детской вертушки в пустом дворе
быстрее, быстрее
жадно, до хрипа дыхания
а потом у него закружилась голова
и оно упало, несказанное словами,
на спину, да так и лежит
смотрит в небо и ему хорошо
а там всё плывут, плывут облака
это новый мир, только что сотворённый
пока без имён
тут пока безымянна синица, которая тенькает
в тех просвеченных солнцем кустах
и шелковиста, как лимонад, сентябрьская тень
прохладная — ложится платком на одно плечо
у памятника облупленного
предводителю красных трамваев
в этой жизни так почти не бывает —
зыбкое, колыбельное..
и где-то внутри
от свежести сонных подъездов
улыбчиво, невесомо и горячо
(триптих о счастье)
1
Спорили однажды с моим мэтром о счастье.
Я говорил
о залитых солнцем пустых дворах,
где сохнет бельё
и лоджии тишиной душистой полны.
Он возражал мне
об уральских чёрных хребтах,
органном всплеске звёзд-лезвий-звёзд
и совсем других сортах
тишины.
Упрямо встряхивали волосами.
Теперь же понимаю: можно так,
а можно эдак. Не вопрос.
А можно быть индейской трубкой
мира телефонной,
проводником для голоса живого
— тоже счастье. Много ли сортов:
да как мороженого, хочешь —
фисташковое,
или с кленовым сиропом. Очень, то есть, много.
Но есть ещё такое счастье у меня: особое,
как отдел. Весеннее.
Такое, с очень-очень тонкой шкуркой.
Его я тщательно ношу в карманах,
плечами птичьими в ознобе поводя.
2
..Это просто когда
начинаешь слышать всё плохое сквозь
всё хорошее, и наоборот.
..И расцветает нарцисс
в руках застенчивой бабульки у метро,
и открывают бутылку,
и некто где-то режет руки, и где-то через ночь сквозную
заполняются
самолётные баки,
и в безмолвии, оседая, рушатся здания.
И клевер цветёт.
И через тысячелетия улыбок и ухмылок
усиком виноградным крик прорастает,
скользкий, тоненький,
как обмылок.
И ты — такой же тоненький, как он.
Облатка, лакмусовая бумажка,
полурасстёгнутая рубашка.
Живот, мембрана,
камертон.
3
И нарастает
стон
осторожный
с запахом мятной жевательной резинки.
И очень удивлённо: зачем же я, с чего
же — всё хорошо
ведь, мне же хорошо. Зачем же столько
больно: как запахи, и ветер и сирень,
и дым полуоттаявших скамеек, и нота-соль,
и бесконечный день.
И фасады парижских зданий
в центре Питера.
На расписном подносе
живое и прекрасное ничто
несёт тебя как тыковку, легонько,
заваривая вечер в калебасе.
Цепляясь в пыльный луч чугунным кольцом ограды,
процеживая через вечность-марлю колотьё в боку,
рисует слюнкою на лбу весну.
Ты ради всех прикнопленный к бумаге. И апреля, и забытых ради —
под солнцем клетчатым на тонкой кожице тетради.
* * *
ты за красных — я за белых,
как всегда
гражданская война в пределах одного конкретно взятого дивана.
в итоге слушаем Вертинского,
со скрипучей старой трескучей пластинки.
изразцы, Белая гвардия и прочее
человеческого счастья чистые образцы, летящие в пропасть со скоростью мира
мы с тобой рука об руку
под томно замирающий рояль.
здесь должны быть ещё такие маленькие фарфоровые чашечки
с позолотой, оббитые по краям.
..если делаться старой фотографией,
станет больно и немного опиумно
всё такое серое, лунное
чугунное
над розовым морем бутылка вина
а за окном из-под снега опять лезет зелёная трава
а я во рту на языке перекатываю зелёные слова:
Сонечка, девочка, лучшая
моя, запах счастья, веранда скрипучая
зима падучая
упавшая навсегда.
под выстрелы, фейерверки
так правдиво умирающий рояль
помнишь,
наши маленькие смешные вечности
оббитые по краям.
Журнал «Рец»
№ 59, август 2009
Прогулка
Выпускающий редактор:
Василий Бородин
Сегодня также день рождения замечательного человека, Кахуны. я рада поздравить её.
Алексей Афонин
* * *
..балкончики, заколоченные
лоджии, а надо всем этим плывут облака
старые качели во дворе
это мир, где остановилось время
оно крутилось
на остове детской вертушки в пустом дворе
быстрее, быстрее
жадно, до хрипа дыхания
а потом у него закружилась голова
и оно упало, несказанное словами,
на спину, да так и лежит
смотрит в небо и ему хорошо
а там всё плывут, плывут облака
это новый мир, только что сотворённый
пока без имён
тут пока безымянна синица, которая тенькает
в тех просвеченных солнцем кустах
и шелковиста, как лимонад, сентябрьская тень
прохладная — ложится платком на одно плечо
у памятника облупленного
предводителю красных трамваев
в этой жизни так почти не бывает —
зыбкое, колыбельное..
и где-то внутри
от свежести сонных подъездов
улыбчиво, невесомо и горячо
(триптих о счастье)
1
Спорили однажды с моим мэтром о счастье.
Я говорил
о залитых солнцем пустых дворах,
где сохнет бельё
и лоджии тишиной душистой полны.
Он возражал мне
об уральских чёрных хребтах,
органном всплеске звёзд-лезвий-звёзд
и совсем других сортах
тишины.
Упрямо встряхивали волосами.
Теперь же понимаю: можно так,
а можно эдак. Не вопрос.
А можно быть индейской трубкой
мира телефонной,
проводником для голоса живого
— тоже счастье. Много ли сортов:
да как мороженого, хочешь —
фисташковое,
или с кленовым сиропом. Очень, то есть, много.
Но есть ещё такое счастье у меня: особое,
как отдел. Весеннее.
Такое, с очень-очень тонкой шкуркой.
Его я тщательно ношу в карманах,
плечами птичьими в ознобе поводя.
2
..Это просто когда
начинаешь слышать всё плохое сквозь
всё хорошее, и наоборот.
..И расцветает нарцисс
в руках застенчивой бабульки у метро,
и открывают бутылку,
и некто где-то режет руки, и где-то через ночь сквозную
заполняются
самолётные баки,
и в безмолвии, оседая, рушатся здания.
И клевер цветёт.
И через тысячелетия улыбок и ухмылок
усиком виноградным крик прорастает,
скользкий, тоненький,
как обмылок.
И ты — такой же тоненький, как он.
Облатка, лакмусовая бумажка,
полурасстёгнутая рубашка.
Живот, мембрана,
камертон.
3
И нарастает
стон
осторожный
с запахом мятной жевательной резинки.
И очень удивлённо: зачем же я, с чего
же — всё хорошо
ведь, мне же хорошо. Зачем же столько
больно: как запахи, и ветер и сирень,
и дым полуоттаявших скамеек, и нота-соль,
и бесконечный день.
И фасады парижских зданий
в центре Питера.
На расписном подносе
живое и прекрасное ничто
несёт тебя как тыковку, легонько,
заваривая вечер в калебасе.
Цепляясь в пыльный луч чугунным кольцом ограды,
процеживая через вечность-марлю колотьё в боку,
рисует слюнкою на лбу весну.
Ты ради всех прикнопленный к бумаге. И апреля, и забытых ради —
под солнцем клетчатым на тонкой кожице тетради.
* * *
ты за красных — я за белых,
как всегда
гражданская война в пределах одного конкретно взятого дивана.
в итоге слушаем Вертинского,
со скрипучей старой трескучей пластинки.
изразцы, Белая гвардия и прочее
человеческого счастья чистые образцы, летящие в пропасть со скоростью мира
мы с тобой рука об руку
под томно замирающий рояль.
здесь должны быть ещё такие маленькие фарфоровые чашечки
с позолотой, оббитые по краям.
..если делаться старой фотографией,
станет больно и немного опиумно
всё такое серое, лунное
чугунное
над розовым морем бутылка вина
а за окном из-под снега опять лезет зелёная трава
а я во рту на языке перекатываю зелёные слова:
Сонечка, девочка, лучшая
моя, запах счастья, веранда скрипучая
зима падучая
упавшая навсегда.
под выстрелы, фейерверки
так правдиво умирающий рояль
помнишь,
наши маленькие смешные вечности
оббитые по краям.
Журнал «Рец»
№ 59, август 2009
Прогулка
Выпускающий редактор:
Василий Бородин
