Войти
Регистрация
0
О КРУГОВОРОТЕ СОБЫТИЙ НА ПРИРОДЕ
Муравей трудяга бодрый, заточив консервы банку,
Зимней ночью у камина в дергах помер с консерванта.
Стрекоза увидев муки, и вкусив разлуки тяжесть
С благодетелем любимым извалялась с горя в саже.
Проломив покровы снега, взмыла стройная на небо,
Стрекозиным взмахом крыльев возвещая смерти горе.
Подражая свисту пули головой воткнулась в перья
Галки с холода озябшей, удивленной сим явленьем.
«Что с тобою крылья неба?» - вопрошала птица гостью.
«Неужели зло случилось? От чего скорбишь ты в саже?»
Стрекоза ей отвечала – «Горе гложет мое сердце,
Я, свидетелем являюсь, муравьиной страшной смерти.
Он, вкусив консервы банку, в дергах помер с консерванта.
Я, рыдая от кончины, извалялась с горя в саже».
Галка, выслушав серьезно стрекозевое рыданье,
Шило в глаз себе воткнула, с мраком дня совокупившись.
И с бедою взмыла птица, в лес дремучий направляясь.
И наткнулась на оленя, рогом роющего землю.
«Что ты делаешь наивный? Неужели не известно,
Что случилось ранним утром?» - вопрошала зверя галка.
«Что же в утро приключилось в этом мире бренном, скучном?
Как же это получилось? Шило как ты в глаз воткнула?» -
Поднимая веко волей, в пар ноздрей вручая мысли
О событии злосчастном, - изучал олень ту птицу.
«Муравей покойник бедный, заточив консервы банку,
Зимней ночью у камина с консерванта в дергах умер.
Стрекоза, являясь гостьей, увидав его кончину,
Измаралась с горя в саже, будучи от горя в трансе.
А затем стрелою взмыв, сквозь снега в просторы неба,
Мне, помяв немного перья, свое горе рассказала.
Моя птичья сердца мышца помутила разум в перьях.
И от слышанного горя я воткнула шило в глаз».
Рыкнул в шерсть себе ветвистый, наливая кровью очи.
И с размаха стукнул в камень рогом острым и точенным.
Рог не выдержав нагрузки, с треском, скрипом обломился.
А олень, убитый горем, с елкою обнялся в грусти.
«Что с тобою приключилось?» - вопрошала ель оленя,
Гладя пень главы разбитой, снег, стряхнув еловой лапой.
«Муравей в работе строгий в дергах помер с консерванта.
Стрекоза от горя в грусти лик свой в саже измарала.
Галка солидарна с нею – шило в глаз себе воткнула.
Я, прослышав ту былину, размахнувшись ветвью рога,
Приложил ее о камень, подарив земле, от корня».
Елка грустью напитала ветви, иглы, корни воздух,
Сбросила наряд свой строгий сверху в низ, - на снег, на землю.
Черт возьми, и надо ж было подойти к ней грех-туристу
С топором, к плечу прижатым, в ветре чешущего кудри.
«Что такое? Елка, где же твой наряд в зиме прекрасный?
И ужель тебе пристало наготу свою жечь в искрах?
Брось. Сама ты не желаешь попадать в огонь. Я знаю». -
Покачал главой детина и присел на игл кучу.
Отвечала елка в горе шевеля указкой ветви –
«Муравей сегодня умер. Ботулизм – причина смерти.
Стрекоза – его подруга, изваляла в саже тело.
Галка – в глаз себе воткнула шила острого железо.
И поплакалась оленю в грудь его могучей силы.
Тот, поддерживая слабых, обломал свой рог ветвистый.
Я же, - услыхав о горе, сбросила наряд свой стильный».
Грех-туристу было в тягость слушать о беде кончины.
Ровно он занес топорик над ущербным, жалким древом.
И срубил его под корень, пробуждая дебри эхом.
Как, скажите быть досужим в этом мире злонапрасном?
Как, ответьте нам, всезрящим не желать помина срока?
Грехопутнику все также захотелось поравняться
С нами, видящими близко суету событий грустных.
Накрошил он ель нагую топором в огонь, во пламя,
Разогреть в котле собрался мясо из железа банок.
Распорол ключом консервным он паштет с цыплят покойных,
Пригласив лесных зверушек пробовать от рук в занозах.
Живность собралась с округи поминать трудягу леса.
Огненной водой и мясом, гретым из консерв туриста.
Вспомнили, как кроха летом песен слушал стрекозёвых,
Как копал могилу волку, что весной из льда оттаял,
Как кормил свиней опрятных поздним летом, желудями.
Поминали дружно звери, тару вознося без стука,
Заедала живность рьяно мясо, гретое туриста.
На десерт вкушали пасту, что из цип в паштет набита.
Песню заунывно спели про лесной расклад событий.
Начали мотив с трудяги, стрекозёвой сажей вторя.
Подхватили галкой мирной, что в глаз штырь себе воткнула.
Ноздри вспомнили оленя, мыслей ход его дремучий,
Когда он с размаху острым в камень рогом приложился.
Елку, что стояла гордо, на показ, врагам на зависть,
Что нудистов удивила неглиже представив взорам.
Спели ярко про туриста, фабулой его означив,
Всех событий след идущих за эпохой новой леса.
Утрясли вокалом звери сердц помина тяжкий топот.
Уложились, в пламя плюнув, в что от елки тут осталось.
Ну а утром не проснулись, потравившись скопом в горе.
А тулуп туриста долго без него висел на ветке.
Лес с тех пор скрипучим звался у людей на том просторе.
Так как было долго в темном некому там даже пикнуть.
Муравей трудяга бодрый, заточив консервы банку,
Зимней ночью у камина в дергах помер с консерванта.
Стрекоза увидев муки, и вкусив разлуки тяжесть
С благодетелем любимым извалялась с горя в саже.
Проломив покровы снега, взмыла стройная на небо,
Стрекозиным взмахом крыльев возвещая смерти горе.
Подражая свисту пули головой воткнулась в перья
Галки с холода озябшей, удивленной сим явленьем.
«Что с тобою крылья неба?» - вопрошала птица гостью.
«Неужели зло случилось? От чего скорбишь ты в саже?»
Стрекоза ей отвечала – «Горе гложет мое сердце,
Я, свидетелем являюсь, муравьиной страшной смерти.
Он, вкусив консервы банку, в дергах помер с консерванта.
Я, рыдая от кончины, извалялась с горя в саже».
Галка, выслушав серьезно стрекозевое рыданье,
Шило в глаз себе воткнула, с мраком дня совокупившись.
И с бедою взмыла птица, в лес дремучий направляясь.
И наткнулась на оленя, рогом роющего землю.
«Что ты делаешь наивный? Неужели не известно,
Что случилось ранним утром?» - вопрошала зверя галка.
«Что же в утро приключилось в этом мире бренном, скучном?
Как же это получилось? Шило как ты в глаз воткнула?» -
Поднимая веко волей, в пар ноздрей вручая мысли
О событии злосчастном, - изучал олень ту птицу.
«Муравей покойник бедный, заточив консервы банку,
Зимней ночью у камина с консерванта в дергах умер.
Стрекоза, являясь гостьей, увидав его кончину,
Измаралась с горя в саже, будучи от горя в трансе.
А затем стрелою взмыв, сквозь снега в просторы неба,
Мне, помяв немного перья, свое горе рассказала.
Моя птичья сердца мышца помутила разум в перьях.
И от слышанного горя я воткнула шило в глаз».
Рыкнул в шерсть себе ветвистый, наливая кровью очи.
И с размаха стукнул в камень рогом острым и точенным.
Рог не выдержав нагрузки, с треском, скрипом обломился.
А олень, убитый горем, с елкою обнялся в грусти.
«Что с тобою приключилось?» - вопрошала ель оленя,
Гладя пень главы разбитой, снег, стряхнув еловой лапой.
«Муравей в работе строгий в дергах помер с консерванта.
Стрекоза от горя в грусти лик свой в саже измарала.
Галка солидарна с нею – шило в глаз себе воткнула.
Я, прослышав ту былину, размахнувшись ветвью рога,
Приложил ее о камень, подарив земле, от корня».
Елка грустью напитала ветви, иглы, корни воздух,
Сбросила наряд свой строгий сверху в низ, - на снег, на землю.
Черт возьми, и надо ж было подойти к ней грех-туристу
С топором, к плечу прижатым, в ветре чешущего кудри.
«Что такое? Елка, где же твой наряд в зиме прекрасный?
И ужель тебе пристало наготу свою жечь в искрах?
Брось. Сама ты не желаешь попадать в огонь. Я знаю». -
Покачал главой детина и присел на игл кучу.
Отвечала елка в горе шевеля указкой ветви –
«Муравей сегодня умер. Ботулизм – причина смерти.
Стрекоза – его подруга, изваляла в саже тело.
Галка – в глаз себе воткнула шила острого железо.
И поплакалась оленю в грудь его могучей силы.
Тот, поддерживая слабых, обломал свой рог ветвистый.
Я же, - услыхав о горе, сбросила наряд свой стильный».
Грех-туристу было в тягость слушать о беде кончины.
Ровно он занес топорик над ущербным, жалким древом.
И срубил его под корень, пробуждая дебри эхом.
Как, скажите быть досужим в этом мире злонапрасном?
Как, ответьте нам, всезрящим не желать помина срока?
Грехопутнику все также захотелось поравняться
С нами, видящими близко суету событий грустных.
Накрошил он ель нагую топором в огонь, во пламя,
Разогреть в котле собрался мясо из железа банок.
Распорол ключом консервным он паштет с цыплят покойных,
Пригласив лесных зверушек пробовать от рук в занозах.
Живность собралась с округи поминать трудягу леса.
Огненной водой и мясом, гретым из консерв туриста.
Вспомнили, как кроха летом песен слушал стрекозёвых,
Как копал могилу волку, что весной из льда оттаял,
Как кормил свиней опрятных поздним летом, желудями.
Поминали дружно звери, тару вознося без стука,
Заедала живность рьяно мясо, гретое туриста.
На десерт вкушали пасту, что из цип в паштет набита.
Песню заунывно спели про лесной расклад событий.
Начали мотив с трудяги, стрекозёвой сажей вторя.
Подхватили галкой мирной, что в глаз штырь себе воткнула.
Ноздри вспомнили оленя, мыслей ход его дремучий,
Когда он с размаху острым в камень рогом приложился.
Елку, что стояла гордо, на показ, врагам на зависть,
Что нудистов удивила неглиже представив взорам.
Спели ярко про туриста, фабулой его означив,
Всех событий след идущих за эпохой новой леса.
Утрясли вокалом звери сердц помина тяжкий топот.
Уложились, в пламя плюнув, в что от елки тут осталось.
Ну а утром не проснулись, потравившись скопом в горе.
А тулуп туриста долго без него висел на ветке.
Лес с тех пор скрипучим звался у людей на том просторе.
Так как было долго в темном некому там даже пикнуть.
