Поднимите занавес (рассказ)

- Сколько можно! Я предупреждал тебя, что не позволю так часто уходить из дома! Предупреждал?
В комнате царил полумрак, и только двое человек были в пятне искусственного света. Невысокая худенькая девушка отступала от мужчины средних лет, подняв руки, защищаясь. Она словно вжималась в стену, а он нависал над ней.
- Я убью тебя! – он схватил со стола нож, но она вывернулась и бросилась из комнаты.
- Стоп! Снято! – режиссер хлопнул в ладоши. Сразу вспыхнул свет, и по съемочной площадке забегали люди.
- Так, Ольга, подготовьте Дашу к следующей сцене, - гример подбежала к девушке. Работа пошла своим чередом.
- Готова? – режиссер дождался, пока Даша поправила волосы, одернула рубашку, - Начали!

- Ну, Дашка! Я ведь тысячу раз объяснял тебе, что это моя идея фикс. Ну, котенок, согласись!
Она быстро шла по улице, размахивая своим миниатюрным портфельчиком. Марат едва поспевал за ней.
- Я уже говорила с отцом, но он пока ничего не ответил. Марик, отстань, ладно? Попроси Редькина сыграть. Ему столько же лет. Попроси, в конце концов, своего мастера по актерскому.
- Ладно, Дашунчик, не сердись. Я понял, отстал, - Марат остановил ее посреди улицы, - Давай хоть в кафе зайдем, чаю выпьем. У тебя пять минут на друга детства найдется?
- Пять минут найдется, - улыбнулась она.

В кафе было уютно. Некоторые в шутку называли его театральным. Наверно, потому, что здесь часто бывали студенты театральной академии. Невысокие цены и приличный кофе. Что может быть лучше?
Направо – половина для курящих, налево – для некурящих. Достижение культуры города. Говорят, во всех европейских городах уже давно кафе работают по такому принципу.
Даша с Маратом прошли на половину для курящих, и ей сразу почудился запах знакомых сигарет. Впрочем, мало ли народу в городе курит точно такие же…
- Сел как-то ночью за комп. Спать не хотелось, есть не хотелось, даже выпить не хотелось! – Марат всегда подшучивал над своим ночным образом жизни, - сел и гляжу в синий экран. А потом как пошло! Остановиться не могу. Три ночи писал. Днем хожу, что-то говорю, с кем-то здороваюсь, а сам весь там, понимаешь?
- Понимаю, - кивнула Даша, отхлебывая яблочный сок.
- И почему-то я сразу увидел твоего отца там. Ему бы только волосы чуть-чуть подстричь. Нет, стой, - он остановил Дашу, которая собиралась ему что-то возразить, - я не для этого. Нет так нет. Просто рассказываю, чтобы ты поняла. Может быть, я другого найду. Но твой отец талант, гигант!
- Был. Сейчас он уже давно отошел от всего этого, - грустно сказала девушка, глядя на пробегающих за окнами кафе прохожих.
- Ладно, не бери в голову. Кстати, ты уже прочла пьесу?
- Нет еще. Ты же мне не давал, - она рассмеялась, - шифруешься?
- Да нет! Блин, она же у меня с собой! Вот, - Марат благоговейно вытащил из рюкзака папку с потрепанными краями, - почитай, ладно. Потом скажешь, чего не хватает.
- Ладно, - она встала, - пойдем, что ли.

Весна только начиналась. Снег еще не сошел, но в воздухе уже летало веселое настроение. Даша остановилась около витрины с модными платьями, посмотрела и поморщилась. Нет, вот это красное она не надела бы ни за какие коврижки. А вон тот синий костюм… ну, она бы еще подумала. Даша мечтательно улыбнулась, представляя себя в этом костюме на выпускном балу в университете. Потом быстро взглянула на свое отражение в витрине магазина, рассмеялась и пошла дальше.
В лужах отражались облака и птицы, которые раньше людей увидели на горизонте весну. Сапоги уже немного промокли, но идти все равно было очень весело. Даша вдруг подумала, что летом они вдвоем как всегда уедут на реку. Будут выходные, они возьмут палатку, наберут еды. Там, на берегу реки ночью зажгут костер, будут греть слегка озябшие от ночной прохлады руки…

- Холодно, солнышко? – он подошел сзади и обнял.
- Немножко. Но уже почти нет, - она улыбнулась.
- Хорошо, правда? Я ходил к тем палаткам, они приглашали нас часам к двенадцати. У кого-то из них день рождения, но если ты не хочешь…
- Не очень, - она обернулась к нему, - хочу, чтобы мы наконец-то смогли побыть только вдвоем. Пусть там будут люди. В конце концов, не так страшно, если кто-то нападет.
- Фантазерка ты моя, - он легко поднял ее на руки.
- Поставь меня на место, - она забарабанила кулачками по его могучим плечам, - в конце концов, если ты старше меня на одиннадцать лет, это не значит что меня можно вот так переставлять с места на место!
Он расхохотался и опустил ее.
- А помнишь, как мы познакомились, - шепотом спрашивала она. В палатке было темно. Они закрылись от комаров, но спать совсем не хотелось. Набегавшись за день по холмам, она вытянула уставшие ноги и обняла его.
- Помню. Ты принесла нам документы.
- Да. А ты сидел за своим столом, важный и… противный.
- Противный? – он удивленно приподнялся и попытался разглядеть в темноте ее глаза, - мне показалось, что я понравился тебе с первого взгляда.
- Понравился, но ты все равно был противный. Потому что даже не посмотрел на меня.
- Глупая. Как я мог, ведь там была куча народу.
- А этот ваш тимошка-картошка не постеснялся.
- Ну, со Стрельцовым мы поговорили в первый же день.
- И что ты ему сказал?
- Я же тебе рассказывал, - он погладил ее по волосам, провел пальцами по лицу.
- Ну, расскажи еще раз, мне так приятно слушать.
- Я сказал ему, что эта девочка моя.
- А он?
- Он согласился, - в его тоне уже слышалось нетерпение.
- Ну, ладно, - она помолчала, - Слушай, - она вскочила, - пойдем, зажжем костер!
- Сумасшедшая! Спи! – он обнял ее, повалил на пол палатки, и они еще долго не могли успокоиться, расхохотавшись от тесноты, летней духоты и просто – от счастья.
Костер догорал.
- Подбрось веток, - попросила она.
- Слушай, уже почти четыре утра…
- Вот и хорошо, встретим рассвет. Разве ты не хочешь встретить со мной рассвет?
Она встала, обошла костер и вдруг, за стеной из высоких языков пламени разгоревшегося костра стала почти нереальной. Она сбросила куртку и осталась в одной длинной рубашке. Длинные ноги белели в темноте, и ему стало вдруг жалко ее, как брошенную куклу.
- Замерзнешь, одевайся.
Но она не собиралась мерзнуть. Сначала медленно, она вдруг начала танцевать, подчиняясь каким-то своим внутренним ритмам, внутренней мелодии. Она вскидывала руки, кружилась, и убегала, ускользала от него. Он смотрел на нее сквозь костер, и она сама казалась волшебным пламенем, внезапно разгоревшимся в этой ночи.

- Папа! Открой дверь, это я, Даша! – она стучала в дверь, пытаясь ее открыть, но у нее ничего не выходило, - Папа!
- Уйди! Оставь меня в покое! – он рвал старые записки, письма, сценарии. Метался по комнате, словно раненный зверь.
- Папа! – Даша в отчаянии стукнула кулаком по двери и кинулась к телефону, - Алло, Вера Николаевна! Да, папе снова плохо.
- Хорошо, Дашенька, я сейчас спущусь.
Вскоре стукнула входная дверь, и в квартиру стремительно вошла немолодая женщина с собранными косой вокруг головы волосами.
- Петр, это я – Вера! – она постучала по двери. Шум стих, и, уходя, Даша услышала, как дверь отворилась, и отец впустил Веру Николаевну. Пожалуй, она была единственным человеком, которого отец допускал к себе в такие минуты. Даша прошла на кухню, поставил чайник. Это становилось привычным бытом: через несколько минут, или через полчаса из комнаты выйдет отец. Вера Николаевна усадит его за стол. Втроем они выпьют чаю, посидят, поговорят ни о чем, и Даша уйдет спать. А Вера Николаевна просидит с ним всю ночь.
- Даша, отец попросил воды, налей, пожалуйста, - вода из под крана била крепкой струей. Стакан быстро наполнился и был холодным на ощупь, как кусок льда.
- Вот, держите.
За окном ночь, покрытые колючим инеем ветки деревьев, едва проклюнувшиеся сквозь мутное небо звезды. А на завтра снова обещали снег. Когда же весна?
- Дашенька, мы пришли кушать и пить чай. Так хочется чаю, правда, Петр?
Отец кивнул через силу на преувеличенно бодрый тон Веры Николаевны.
Даша поставил на подставку заворчавший от кипения чайник, достала кружки и разлила слабенький чай. Старенькая кухня сейчас казалась ей какой-то чужой комнатой. Так было всегда, когда у отца случались приступы.

- После того, как мама заболела, он ушел из театра, - она поплотнее завернулась в его куртку и выставила вперед ладони, защищая лицо от жара костра, - все уговаривали его остаться, ведь, работая, он мог бы хоть немного отвлекаться. Но он оставил все дела и проводил с ней дни и ночи. Мы покупали все лекарства, продали пианино, то, которое мне от бабушки досталось, помнишь?
- Помню.
- Я даже хотела пойти на базар торговать, мне тогда одноклассники предложили, но врачи сказали, что ей ничего не поможет. Я сбегала с уроков и искала работу…
- А потом? – он обнял ее, защищая от воспоминаний.
- А потом она умерла, мы похоронили, и отец больше никогда не играл на сцене. Первые годы он закрывался в своей комнате, а потом стал выходить, даже приглашал своих старых друзей к нам в дом. А потом у него начались эти приступы…

Даша убиралась в комнате, когда отец вошел. Она что-то напевала, стирая пыль с телевизора, тумбочек. Он остановился, глядя на дочь. Никогда после смерти жены он не видел, чтобы она плакала, жаловалась на что-то. Всегда спокойная, веселая, она утешала его, напоминая ему о том, какой красивой и доброй всегда была его жена. Две женщины его жизни всегда были сильны, они были его опорой, сначала жена, теперь вот дочь.
- Даша, я случайно нашел это у тебя на столе. Сначала думал, что это не твое, но потом прочитал…
- Да, пап, - она обернулась и увидела в его руках потрепанную папку, - это пьеса Марата. Помнишь, я рассказывала тебе, что он хотел пригласить тебя сыграть в ней главную роль.
- Да, да, - он рассеянно посмотрел на папку, - можно я возьму почитать?
- Конечно, папа. Тебе купить сегодня что-нибудь?
- Знаешь, купи курицу, я сварю супчик. Сегодня вечером придет Вера Николаевна, мы вместе с ней посидим, поужинаем. Может быть, ты захочешь рассказать нам, как идут съемки сериала. Хорошо?
- Хорошо, папочка, - Даша проводила взглядом выходящего из комнаты отца и снова принялась за уборку.

- Она должна расстроиться, что не застала его, понимаешь? – режиссер объяснял ей, как она должна выглядеть на экране, - огромные, полные слез глаза, слегка дрожащие губы. Иначе зритель тебе не поверит.
Даша усмехнулась про себя. Поверит, куда денется. Уж что-что, а сериалы наш отечественный зритель любит. И тем более, будет смотреть свои сериалы. Ну, конечно, чтобы покритиковать, посравнивать с аргентинскими и всякими бразильскими. Чтоб повздыхать, как мало у нас талантов. Но смотреть будет.
Она искренне хотела, чтобы фильм получился интересным, но все-таки сериал, это не светлое будущее телевидения. Хотелось чего-то особенного, классного. Чтобы за душу брало. Но пока она расширяла глаза, наполняла их слезами и играла свою слегка истеричную героиню.

- Даша, ну как?
- Ой, Маратик, я совсем забыла прочитать. Да, не хочу тебя обнадеживать, но ее взял почитать отец. Когда он дочитает, я возьму, ладно?
- Ладно! – его уже уносило куда-то по делам, - Оревуар!
Она посмотрела вслед убегающему, вечно куда-то спешащему Марату. Хороший парень, талантливый. Его мастер на него не надышится. Уже столько сценариев написал, парочку даже поставил. Но эта последняя пьеса стала для него просто… наваждением каким-то.
Даша остановилась и прислушалась. Так и есть, сотовый звонит. Она порылась в сумочке и достала маленькую трубку.
- Да. Привет, - она улыбнулась своему невидимому собеседнику, - через пятнадцать минут? Конечно, уже бегу.
Выбегая из академии, она едва не угодила прямо в лужу, но вовремя успела перепрыгнуть.
- Куда же ты так торопилась? – его усы щекотали ее губы, и она смешно сморщилась.
- К тебе, куда же еще. Едем?
- Едем…

- Врачи никак не могут мне сказать, чем можно вылечить отца. Говорят, это нервное. И надо ждать.
Тени скользили по холмам, а костер, казалось, все дышал и дышал своей огненной грудью.
- Когда он в таком состоянии, он крушит все, что попадается ему под руку.
- Ты не боишься?
- Нет, он же мой отец. Мне он никогда не причинит зла. Мне жаль его. В такие минуты он не помнит, что мама умерла, зовет ее. Только Вера Николаевна может его успокоить.
- Это ваша соседка?
- Да, с верхнего. Мне кажется, она любит его. Всегда приходит к нам, проводит с ним дни и ночи. Она одна, у нее никого нет, и я тоже привязалась к ней. Они все время разговаривают о театре. Наверно, папа таким образом старается заполнить пустоту. Он все говорит и говорит, а она молчит и слушает…
В темноте ночи вдруг кто-то запел. Сильный мужской голос выводил народную песню, и она эхом отдавалась по всему берегу реки, ударяясь о невысокие холмы. К голосу присоединился еще один, потом еще один, и вот уже чудесное трехголосье вело за собой. Они никогда не слышали таких удивительно чистых голосов. Прежде шумевшие и гулявшие люди утихли, даже река перестала плескаться своими волнами. Все слушало песню…

Часы в пятне лунного света тихо отстукивали время и настукали уже четыре утра. Отец спал после одного из своих тяжелых приступов, измученный тоской и воспоминаниями. Вера Николаевна сидела рядом и держала его за руку.
- Вера Николаевна, - в комнату заглянула Даша, - пойдемте, я постелю Вам.
- Не стоит беспокоиться, я посижу здесь.
- Если что, в моей комнате стоит расправленная кровать.
Она держала в своей руке руку Петра, и ей казалось, что это единственная их связь. На потолке появлялись и исчезали тени от проезжающих машин. Даша уже улеглась. Кровать немного поскрипела и перестала. Вера Николаевна осторожно положила руку Петра на кровать и вышла.
Пуская кольца сизого сигаретного дыма, она вспоминала, как хорош был на сцене он. Она тогда была еще просто влюбленной в него зрительницей. Не пропускала ни одного спектакля. Будучи сама преподавателем русского языка и литературы, она прекрасно разбиралась в искусстве. Любила музыку, театр, кино.
После смерти его жены она впервые пришла к ним, когда увидела, что Петру стало плохо на лестнице. Сумки были такими тяжелыми, что она еле передвигала ноги. На очередной лестничной площадке она остановилась и вдруг заметила прислонившегося к стене Петра Григорьевича.
- Что с Вами? – она испуганно кинулась к нему.
- Ничего, устал немножечко, - он постарался отдышаться.
- Давайте, я помогу Вам зайти.
С того дня прошло три с половиной года, и она стала частым гостем в этой квартире. Даша, слава богу, очень хорошо относилась к ней. Девочка уже сама была киноактрисой и большую часть времени проводила на работе. Ее считали очень талантливой и приглашали для съемок в сериалах, рекламе. Как-то она подошла к Вере Николаевне и попросила ее присматривать за отцом. С того момента она стала приходить к ним чаще и стала вроде как членом их семьи. Но она никогда, упаси бог, не претендовала на место покойной жены старого театрального актера. Какая может быть тут любовь, им обоим не так много осталось жить. Она выбросила сигарету за окно и проследила, как светящаяся точка, словно комета, исчезла в темноте.
Они много разговаривали, и каждый раз у них были все новые и новые темы. Они были интересны друг другу, и оба знали, что каждая минута сейчас дорога им.

- Она пришла к нам неожиданно, и я тогда поняла, что они двое – очень похожи. Они любят театр, искусство. У них одинаковые представления о жизни. Они прекрасно ладят и словно помогают друг другу выжить каждый в своем горе, понимаешь?
- Хорошо, когда есть такой человек.
- А у тебя нет?
- У меня есть ты, но, слава богу, нет горя. Мы с тобой тоже родные. Знаешь, некоторых людей мы можем один день избегать и ненавидеть, а другой день любить безмерно. Это просто люди. А есть – родные. В них сила притяжения тебя настолько сильна, что ты не можешь иногда и дня провести без мысли о них. И это не обязательно кровное родство. Я раньше никогда об этом не задумывался. А появилась ты…
- И ты… появился…

Отец взял в руки папку, потрогал ее обтрепавшиеся края и снова положил ее на стол. Потом решительно взял очки, протер их, надел и взял первый лист бумаги из папки. Он был напечатан на машинке.
«Я смотрел в окно, сидел и смотрел в окно. И вдруг увидел падающую звезду. И, представьте себе, загадал желание! Я, который никогда не верил ни в бога, ни в приметы! Небо было чистым и черным. А в детстве я часто запрокидывал голову и смотрел на звезды. Моя мама любила говорить, что это дырочки, сквозь которые за нами наблюдает Бог. Я прищуривал глаза и пытался сквозь хотя бы одну дырочку разглядеть этого смешного подглядывающего за нами бога…»
Петр Григорьевич отложил лист, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза… Лист бумаги выпал из его руки и тихо, как снежинка, упал на пол.

- Я готова! – Даша села в машину и откинула зеркальце, снова поправить прическу. Он рассмеялся и взялся за руль.
- Куда едем?
- В магазин. Хочу приготовить классный ужин.
- Поехали.
В подъезде было темновато, и Даша взялась за руку своего спутника.
- Добрый день, - она подняла голову и увидела, как вниз по лестнице осторожно спускаются отец и Вера Николаевна.
- Добрый день, Петр Григорьевич.
- Добрый день, Николай. Рад Вас видеть. Ну, как у вас дела? – Петр Григорьевич с видимым удовольствием поприветствовал жениха своей дочери.
Они остановились на лестничной площадке.
- Спасибо, все в порядке. Вот сдам отчет и повезу Дашу куда-нибудь. Присоединяйтесь и вы к нам.
- Обязательно. А Вы к нам надолго? А то был бы рад поговорить с Вами, да вот видите, решил прогуляться немного и откладывать не хочется.
- Я дождусь Вас.
- Хорошо. Просто отлично.
Отец продолжил спуск, придерживаясь за перила.
- Вера Николаевна, вы там его погоняйте, пусть в футбол поиграет, - весело крикнула Даша вслед.
- Хорошо, Дашенька.
Она открыла дверь ключом, и позволила поставить ему сумки на пол.
Его всегда поражал почти детский уют ее с отцом квартиры. Чисто, солнечный лучик пронзает комнату, на диване мягкие игрушки. Она сняла сапоги и прислонилась спиной к стене.
Он уперся руками в стену за ее спиной, и она оказалась словно в плену.
- Я пойду, приготовлю чай, - шепотом сказал она, улыбаясь ему.
- Конечно, - он коснулся губами кончика ее носа, и все вокруг перестало существовать вне их счастья.

- Знаешь, Вера, он очень хороший мужчина. Любит Дашу. Хотя он старше ее. Ты не находишь, что это немного… неправильно?
- Петр, ты сам знаешь, что этот Николай - прекрасная пара твоей дочери. И то, что он старше – только плюс. Значит серьезный, стабильный, так сказать. Не беспокойся, - она немного помолчала, следя, чтобы пробегающие мимо мальчишки не сбили их с ног, - Кстати, она как-то обмолвилась, что тебя снова приглашают сыграть.
- Да, ее однокурсник написал пьесу. И там есть роль звездочета, который остался один на один со своими телескопами, все его забыли, а он не может уйти оттуда сам. Вот и разговаривает со звездами, чтобы не сойти с ума.
- Ты читал текст? Тебе понравилось?
Они перешли улицу и пошли по тротуару вдоль новомодного кафе, каких открылось множество за последние годы. Шли медленно, осторожно переставляя ноги по еще скользкому асфальту.
- Да, пожалуй, да. Но я ведь давно перестал играть. Мне уже поздно.
- А мои ученики что учудили, - поспешно сменила тему Вера Николаевна, - представляешь, у математички день рождения. И они решили всем классом с ее урока уйти, чтобы ей же купить подарок на день рождения. Она сначала ругалась, кричала на них. Они молчали-молчали, а потом одна девочка вышла и руки протягивает. А там горшок с фиалкой. Они же знают, что она фиалки любит. Тут наша Львовна расплакалась и вместе с ними пошла пить чай.
- Как принято говорить сейчас, хэппи энд, - усмехнулся Петр Григорьевич.
- Не люблю этих иностранных словечек, - покачала головой Вера Николаевна, - Неужели в родном языке не хватает своих прекрасных слов, чтобы передать смысл?
Некоторое время они шли молча. Мимо пролетали машины, окна огромных серых домов казались слепыми. Но весна все же боролась за свои права. Повсюду был слышен радостный гомон птиц, кое-где начинала проклевываться первая самая смелая травка. Своей свежей зеленью она радовала глаз. Петр Григорьевич вдруг поймал себя на мысли, что у него словно прибавилось сил.
- Вера, давай свернем здесь. Там парк.
Они постояли под елками, с которых иногда падал последний полустаявший снежок. Прошлись по аллее…
- Вера, - Петр Григорьевич указал глазами на театр, внезапно возникший перед ними, - зайдем?
- Конечно.
Они не успели даже войти, как им навстречу бросилась женщина.
- Петр Григорьевич! Ой, как я рада Вас видеть! – она была ровеснице самого Петра Григорьевича, но было заметно, что он для нее был непререкаемым авторитетом, - да проходите, же.
- Я, Лариса, на минуточку.
- Проходите, проходите.
- Ну, какие новости, - он снял шапку и вдруг почувствовал себя человеком, давно не возвращавшимся в свой родной дом.
- А что нового? – затараторила Лариса, - новых набрали, талантливые, только куда им до Вас. Вот новую пьесу скоро будут ставить. А Михалыч-то все про Вас говорит. Вот, говорит, если бы Петра вернуть, как мы тогда…
- Лариса, - он внезапно обернулся к ней, прервав быстрый поток слов, - можно я зайду в зрительный зал?
- Вообще-то, не положено, - доверительно сказал Лариса, поглядывая на Веру Николаевну, - но Вы же свой. Сейчас ключи принесу.
Она ушла, и они остались вдвоем.
Вера оглядела знакомые стены, увешанные портретами актеров. Многих здесь нет, их портреты висят в квартирах их друзей, да на маленьких памятниках на кладбище за городом. Здесь живые, которые еще играют. Она поискала глазами и нашла портрет Петра Григорьевича. Улыбнулась и вспомнила, как Петр Григорьевич с гордостью ей рассказывал: никто даже и не подумал выступить против, когда художественный руководитель театра сказал, что этот портрет он не снимет, чтобы потом не пришлось снова вешать. И до сих пор он был упрям в своем стремлении доказать Петру, что из театра невозможно уйти. Это как болезнь, жизнь. Надо играть, чтобы не сломаться. Для новых, молодых актеров это все больше работа, способ заработать деньги, правда, своим собственным талантом. А вот те старые актеры – их немного – жили театром. В те времена, когда порой кушать было нечего, они играли, ставили пьесу, и жить им было легче. Играя.
Она посмотрел на Петра Григорьевича и хотела было что-то спросить, но не успела.
- Вот, Петр Григорьевич, - Лариса уже открывала дверь, включила свет, - ну, Вы пока посидите, а я пойду.
Стук ее обуви утих, тишина зрительного зала стала почти осязаемой.
Он медленно прошелся по залу, задевая пальцами бархатную обивку кресел, сел на первый ряд, потом вскочил и быстро пошел на сцену. Она была темна. Вера Николаевна молча стояла у двери, не желая ему мешать.
- Верочка, сядь в первый ряд, пожалуйста.
Он дождался, пока она займет место в зрительном зале, отвернулся и ушел вглубь сцены. Вера Николаевна ждала.
И тогда он резко обернулся и сделал шаг на середину сцены.
«…И вот однажды этот подглядывающий бог спросил меня, да, прямо с небес: а хочешь ли ты дотронуться до звезд. Как глуп я был тогда. Не понимал, что самая прекрасная часть мечты – это ожидание того, когда она сбудется. Чудесная пора – забытье.
Вот, возьмите мои письма к вам, они лежат тут давно, совсем истлели. Шуршащая бумага грозит исчезнуть и навсегда похоронить в себе тайну. Нет никакой тайны, дорогие мои, нет. Все на этом свете просто. А, между прочим, ваше солнце, которое вы все так почитаете за свет, даруемый им, это тоже звезда. Просто оно ближе всех к Земле. А вы думаете – оно самое яркое и горячее. Там для других звезд есть свои планеты, которые они могут согреть. Им тоже есть для кого светить. Вот так и я, мне тоже есть для кого светить, несмотря на то, что вы все забыли обо мне. А я не могу уйти отсюда, предать мои звезды, телескопы. Я лучше буду ждать, пока вы вспомните обо мне. А вы ведь вспомните, верно?
Я – старый звездочет, единственными собеседниками которого остались звезды – дырочки в небе, сквозь которые за нами подглядывает бог…»
Вера Николаевна сидела, боясь пошевелиться. Он стоял на сцене, держа в руках свою старую шапку, шарф съехал набок, волосы взъерошились. Он смотрел в зрительный зал, словно видя своих зрителей.
Они как прежде верили ему, и не было сейчас Петра Григорьевича, потерявшего жену старого актера. Был звездочет, который до самого конца верил в счастье. Который был рад состоявшейся жизни. Какая поразительная роль! Это ведь он – звездочет. Он…
- Хорош! Ох, хорош! – восхищенно прошептала подошедшая Лариса. Она стояла в дверях и качала головой.
Петр Григорьевич заметил ее и резко опустил руки.
- Прости, Ларочка…

Вера Николаевна осторожно поддерживала за руку слегка ослабшего от волнения Петра Григорьевича. Они уходили по серой весенней улице: два человека, как две лодки, изо всех сил поддерживающие друг друга на плаву.

Костер не желал гаснуть. Напротив, он разгорался все больше. Люди снова зашумели, заиграли на гитарах. Послышались тосты в честь именинников и просто гостей. Река вышла из молчаливого ступора и понесла свои волны дальше.
Девушка в длинной светлой рубашке спала у Него на коленях. Он сидел, не шевелясь, боясь потревожить ее сон. Предрассветное время самое чудесное. Он хотел разделить эти минуты с ней, да жаль было будить. Потянувшись за курткой, он осторожно укрыл ее.
Немного поворочавшись под теплой фланелью, она потянулась и проснулась.
Он улыбнулся ее сонным глазам и увидел в ответ самую нежную и чистую улыбку: начиналось новое утро. Оно медленно поднимало занавес, и на сцене судьбы начинался новый спектакль под названием «Жизнь».